Есть мнение, что российский рынок искусства, хоть и живет по-прежнему своей жизнью, все больше зависит от мировой конъюнктуры. Судите сами. Во-первых, растет зависимость от импорта предметов искусства, и так с трудом удовлетворяющего запросы дефицитного внутреннего рынка. Во-вторых, растет корреляция между аукционными ценами «там» и галерейными ценами «здесь». Все чаще покупатели и продавцы «сверяют часы» по статистике Sotheby’s, со всей уверенностью проецируя цены отдельных «боевых» продаж на лишь условно сопоставимые по качеству предметы. Стоит покупателю поинтересоваться, почему за не самый вдохновенный росчерк Зверева просят под пять тысяч, в ответ он рискует услышать: «А чего ж вы хотите — на Сотбис он стоит уже почти шесть». И не важно, что там хороший, а здесь — средний. Что там продажи единичны, а потому — нерепрезентативны, а здесь — сотни предложений. Авось, бум все спишет. Такая, понимаешь, глобализация. Под ее прикрытием разговоры про разницу платежеспособных спросов и качества предметов быстро теряют смысл.
Есть все основания полагать, что со временем информационная интеграция российского рынка с мировым будет только усиливаться. А коль так, то было бы разумно учитывать как позитивный опыт, так и негативные моменты развития мирового рынка предметов искусства. Начнем с позитива.
Доходность инвестиций в примерах
В конце прошлого года информационный ресурс artprice.com опубликовал ряд аналитических записок, посвященных инвестиционному климату на рынке предметов искусства. Так, по расчетам его экспертов, Artprice Global Index, опирающийся на итоги повторных продаж, в 2004 году вырос на 18,2 % по сравнению с прошлым годом. Однако по итогам десяти лет ситуация впечатляет не сильно. В среднем 100 долларов, вложенные в искусство 10 лет назад, к 2004 году условно превратились лишь в 153 доллара. Ключевое слово здесь — «в среднем», потому что удачливые инвесторы получили значительно более высокий доход. В подтверждение artprice.com привел отдельные примеры удачных инвестиций. Причем создается впечатление, что примеры не подвергались жесткому отбору с целью произвести максимально позитивное впечатление на потенциальных инвесторов. По большому счету их объединяет лишь то, что каждый из предметов был продан на крупном аукционе в 2004 году, и уже не в первый раз, что позволяет оценить прибыль, полученную коллекционерами или инвесторами за период владения. Цифры вполне красноречивы и характеризуют инвестиционные характеристики разных направлений (от скульптуры и живописи импрессионистов до фотографии и экспрессионистов). Так, бывшему владельцу «Кустов роз в Варжемоне» кисти импрессиониста Огюста Ренуара пять лет владения этой выдающейся работой принесли более миллиона долларов (на вложенные 5,6 миллиона). Владелец скульптуры Генри Мура удвоил свои вложения за 12 лет. Счастливый бывший обладатель статуэтки «Прогуливающаяся» Александра Архипенко продал ее ровно в 4 раза дороже, чем купил 10 лет назад. Коллекционер, купивший в предкризисном 1989 году удачное полотно де Кунинга, за 15 лет заработал более двух миллионов долларов. Попадаются и странные примеры. Так, владелец картины Эжена Бодена перепродал ее после семи месяцев владения в 10 раз дороже. Правда, последний пример — это какая-то поразительная удача, не характеризующая обоснованный рост цен.
Воспоминания о «пузыре» 1990-х
По законам жанра теперь — ложка дегтя. Понятно, что подобный успех предопределен далеко не для всех инвесторов. Сегодня, в связи с уверенными темпами роста мирового рынка искусства, аналитики все чаще вспоминают ситуацию конца восьмидесятых годов прошлого столетия, когда на этом рынке был не то что бум, а настоящий ажиотаж, породивший запредельные цены. С середины 1980-х вплоть до ноября 1990 года мировой рынок погрузился в период галопирующего роста цен. В расчете на цифры, заметно отличающиеся от доходности депозитов, на рынок ринулись корпоративные инвесторы — в основном американские и японские компании, стремящиеся быстро компенсировать потери, недавно понесенные на рынке акций (после памятного «черного понедельника» 1987 года). Они же показали пример непрофессиональным частным инвесторам, которые тоже решили ухватить свой кусок счастья.
Покупали все. И часто без оглядки на качество работ. В условиях образовавшегося дефицита котировались уже не произведения, а имена их создателей. Дескать, Ренуар — он и в Африке Ренуар, нечего тратиться на консультации экспертов и беспокоиться о высокой цене. «Портрет доктора Гаше» Ван Гога за 75 миллионов долларов — пожалуйста, ведь искусство не имеет цены. В результате сложилась вполне предсказуемая ситуация: баснословный рост цен коснулся даже посредственных работ (хоть и известных художников). Кроме того, много покупали частные лица и компании, которые собирались не удерживать свои инвестиционные активы, а, напротив, довольно быстро их перепродавать, пользуясь фантастически благоприятной конъюнктурой.
Вполне закономерно, что через некоторое время рынок подошел к ситуации классического «перегрева»: «накачка» деньгами привела к массовой переоценке предметов искусства, в первую очередь малоценных с художественной точки зрения, «мусорных» работ. Надулся «пузырь», и в определенный момент расти дальше ценам стало просто некуда. Понятно, что с учетом состава инвесторов эта ситуация была для рынка неприемлема — он требовал только постоянного и бурного роста цен.
В ноябре 1990 года «пузырь» лопнул. В один момент на рынке оказалась масса неудачливых инвесторов с переоцененными произведениями на руках, которые все равно приходилось продавать, причем буквально любой ценой. Цены рухнули. Рухнули сильно. Пострадали многие. Но в первую очередь те спекулянты, которые без лишних расходов на консультантов накупили вещи посредственного качества, а то и вовсе «мусор» в расчете на дальнейший бум. В куда более выигрышном положении оказались владельцы высококлассных работ: лучшее действительно имеет тенденцию только к росту и менее подвержено ценовым колебаниям. Экономия на экспертном мнении и неоправданные риски вызвали обвал такой силы, что в целом даже к началу 2005 года отдельные ценные направления так и не вернулись к докризисным ценовым значениям.
Уже и доллар другой, и инфляция сделала свое дело, а некоторые сильно переоцененные вещи так и не стали дороже и в массе своей серьезно утянули вниз мировую статистику в своем сегменте.
Справедливости ради стоит отметить, что у «пузыря» арт-рынка есть неоспоримое преимущество по сравнению с теми же фондовыми «пузырями». После краха у инвестора на руках остаются не практически нулевые записи в реестре акционеров (как после массового краха интернет-компаний в 2000 году), а все-таки вполне конкретные произведения искусства, пусть потерявшие в цене и в ликвидности, но с шансами на возврат вложений. Кроме того, кризис дает массу возможностей тем, кто в нем не участвовал, сделать удачные инвестиции на фоне низких цен. Достаточно вспомнить, что поклонники американского искусства, которые после кризиса покупали произведения Сэма Фрэнсиса и Марка Ротко, фактически увеличили свой капитал в 4 раза за прошедшие 10 лет. Среди статистически выигрышных направлений можно, в частности, отметить американский абстракционизм, который с 1990 года подорожал на 85 %, американский импрессионизм, прибавивший 164 %, гудзонскую школу — плюс 248 % и барбизонскую школу — плюс 8 %. Цены на поп-арт в среднем поднялись на 123 % относительно уровня 1990 года, а на современную фотографию — на 57 %.
А что сейчас?
Эксперты отмечают, что восстановление мирового рынка искусства сегодня снова идет такими темпами, что к ноябрю 2005 года можно прогнозировать возвращение ценового индекса к докризисному значению 1990 года. Это порой вызывает беспокойство у обозревателей — уж больно быстрыми темпами он восстанавливается. С января по декабрь 2004 года общий ценовой индекс вырос на 24,4 %. За период с 1 января по 15 ноября 2004 года более 328 лотов на аукционных торгах перевалили отметку в 1 миллион долларов (без учета комиссии). Для сравнения: за тот же период в 2003 году «миллионниками» стали чуть более 200 лотов. Это притом, что количество сделок на аукционном рынке из года в год снижается. Все это свидетельствует о серьезном увеличении темпов роста цен. А тут еще и символичные продажи: рекордный предкризисный Винсент Ван Гог в 1990 году и рекордный Пикассо в 2004-м. Как тут инвестору не задуматься о возможности нового кризиса?
А вот о нем-то думать как раз рано, говорят эксперты. Оснований нет.
Из объяснений можно понять, что значительная часть ценового роста объясняется падением и курса доллара, и его покупательной способности. Плюс бегством части инвесторов из других активов на арт-рынок после терактов 11 сентября. Валютой для расчета индексов традиционно является доллар. А доллар в 1990-м, в 1997 - м и в 2004–2005-м — это, понятно, совершенно разные деньги. Соответственно, с учетом падения курса доллара номинальные 24,4 %, упомянутые выше, превращаются реально в 14 % (с учетом инфляции и в пересчете на евро). Но это только часть объяснений.
Более существенным является различие между составом и психологией инвесторов в 1990-м и в 2005-м годах. Тогда, как известно, рынок раскачали корпорации, осваивающие гигантские средства, и не самые богатые, да к тому же не самые компетентные, «горе-инвесторы», попытавшиеся самостоятельно сделать «быстрые деньги» в условиях ажиотажа. Сегодня же тон задают частные лица, в массе своей хорошо образованные, разбирающиеся в искусстве, менее падкие на имена, осторожные в принятии решений и не пренебрегающие советами консультантов. Значительная часть покупок делается не для перепродажи, а для длительного коллекционного владения, что снижает риск массового «сброса» произведений, приобретенных исключительно как инвестиционные активы. Так, аналитики инвестиционного департамента Morgan Stanley отмечают тенденцию к приобретению предметов искусства на длительный срок без обязательной цели достижения высоких финансовых результатов и, как говорится, не на последние деньги. Словом, люди в большинстве своем отдают себе отчет в том, что по картинам не выплачивают ежеквартальных дивидендов. Принципиальное отличие рынка 2005 года от его модели образца 1990 года — это более высокая информированность покупателей, что естественным образом сужает базу для спекуляций. И, наконец, еще одна существенная причина роста цен — рост благосостояния потенциальных покупателей; их доходы и реально, и номинально значительно выше, чем 10-15 лет назад. В условиях конкурентных торгов это позволяет им продолжать борьбу при более высоких ставках. Словом, сложившийся ценовой рост, по мнению специалистов, носит не спекулятивный, а вполне закономерный характер — «пузыря» в ближайшие годы опасаться не стоит. Впрочем, осторожным коллекционерам и инвесторам советуют уже сегодня использовать благоприятный момент и начинать продавать часть вещей, приобретенных в 1980-х.
Россия: без аналогий
Прямых аналогий с российским рынком из мирового контекста пока не выбрать. В 1990 году, помнится, жители СССP еще талоны отоваривали с переменным успехом. А за слово «инвестор» в очереди можно было и схлопотать.
В короткой истории русского арт-рынка кризиса, подобного западному, и быть-то не могло. Можно лишь вспомнить, что середина 1990-х — это времена, когда все стоило по нынешним меркам дешево, а продавалось кое-как. Сегодня же все стоит в разы дороже, продается более-менее, а иногда и вовсе хорошо — вот, пожалуй, и вся разница. Кризисы мы привыкли ждать откуда угодно, но только не от естественной рыночной конъюнктуры. У нас по-прежнему высоки политические и административные риски, способные перевесить любые иные. «Черный вторник» 1998 года, «ЮКОС» 2004-го или падение цен на нефть представить можно, а ценовой перегрев — с трудом. Даже выявление предвестников кризиса у нас осложняется отсутствием статистики и информации. На западе предвестниками кризиса на рынке искусства считаются длительные падения цен на жилые дома (замечено, что в этих условиях инвесторы перестают покупать) и нежелание арт-дилеров совершать новые покупки (значит, цены достигли психологического потолка, и профессиональные торговцы не хотят дальше рисковать).
Ну и кто думает, что у нас это работает? Какие дома? Какие потолки? Дома дешевеют по воле чиновников, экономика тут не при чем. Дилеры не покупают чаще, потому что негде и нечего. А потолки? У нас зачастую даже отсутствует аргументированное объяснение, сколько «должно стоить» или сколько «может стоить» то или иное произведение искусства. Никто просто не знает — нет основы для прогноза. И где та мера, которой можно определить «запредельность» цены? Все это пока постигается опытным путем, без регулярных аукционов, без широко доступной статистики продаж. Со всеми вытекающими ценовыми перекосами без эксперта не разобраться.
Словом, российский рынок предметов искусства живет своей жизнью. Жизнью, где «западная» доходность 12 % годовых вызывает смех, а 50 % — скепсис и ворчание об упущенных возможностях. Запад он использует реже как поставщика, а чаще как справочник по ценам (и то, если это на руку). А уж чужие кризисы и предвестники его интересуют, как лужи в январе — повод поговорить, без особых выводов.
Если искать кризисные аналогии в куда более близком для нас московском рынке недвижимости, то теоретически возможный кризис арт-рынка может пойти по уже пройденному сценарию: бурный спекулятивный рост (ажиотаж) — сильный неблагоприятный внешний сигнал — остановка роста — слухи — вывод части инвестиционных активов с рынка — незначительное снижение цен — стабилизация — восстановление — планомерный рост цен темпами, зависящими от качества: лучшее будет расти быстрее, средние и посредственные вещи — медленнее. Другими словами, тот, кто берется предсказать кризис, должен, по меньшей мере, предсказать время поступления этого самого «сильного неблагоприятного внешнего сигнала».
В противном случае до осмысленных разговоров о возможном кризисе пройдет немало лет. И сотни возможностей для успешного входа и фиксации прибыли.
