Советский кинорежиссер Сергей Эйзенштейн по праву вошел в историю мирового кинематографа как автор нашумевших псевдоисторических блокбастеров 30-х годов. Ленты «Броненосец Потемкин» со знаменитым, хотя и абсолютно высосанным из пальца эпизодом с расстрелом ликующих толп одесситов «безжалостными царскими карателями» (единодушно записанными восторженными фанатами из числа «прогрессивной» западной интеллигенции — например, Лионом Фейхтвангером — в «казаки») и детской колясочкой, катящейся вниз по Потемкинской лестнице. Другой «культовой» ленты — «Иван Грозный», в которой каждый гость на царской свадьбе осушает в одиночку братину, само название которой — «братская чаша»! — не говоря уже о размерах, яснее ясного говорит о том, что из нее пило много людей, передававших братину, отхлебнув из нее, из рук в руки; в которой царская тетка Ефросиния Старицкая дает хворой царице Анастасии пить из потира — церковной чаши для причастия (не забыв предварительно отравить ее содержимое) и т.д. И, конечно, главного своего «шедевра» — фильма «Александр Невский» по сценарию П.Павленко, в котором режиссер умудрился не показать на «хорошей», т.е. новгородской стороне, не только Владыку — новгородского архиепископа и фактически главу правительства боярской республики на Волхове (князь в Новгороде был всего лишь наемным военным предводителем, которому боярская республика могла, чуть что не по ней, «указать путь от себя», а попросту говоря — выгнать за ворота!), но и ни одного православного священника или монаха, ни одной православной иконы или воинской хоругви с ликом Всемилостивого Спаса или, скажем, Михаила Архангела! Вместо Святых образов, новгородские дружины осеняют стяги с мужиком, лупящим дубиной льва или барса и какие-то звери, чьи образы, вероятно, были навеяны резьбой по камню на стенах владимирских соборов. Единственный «чернец» (непонятно — монах — не монах?), фигурирующий на русской стороне, показан предателем, разумеется, не ушедшим от справедливого народного суда. Даже благоверный князь Александр, почему-то поселенный в совершенно пустой крестьянской избе (хотя и громадных размеров) не имеет в «красном углу» ни одной иконы и ни разу за весь фильм даже лба не перекрестит. Зато на вражеской, «не нашей» стороне режиссер с избытком сконцентрировал всевозможную христианскую символику. Тут тебе и церковный орган, и кресты самых разных форм и размеров, и папский легат, рассуждающий о «наместнике Иисуса Христа на земле». С каким восторгом показан разгром победоносными новгородцами полевого храма Ливонских рыцарей и бегство христианского епископа со Святыми дарами под мышкой от волков! Христианство со всеми своими атрибутами совершенно недвусмысленно ассоциируется авторами фильма с чем-то глубоко враждебным Руси и русскому народу! Но это только одна сторона дела, антипатия к христианству и Кресту, характерная для многих представителей советских творческих кругов ленинско-сталинской эпохи. Так, известная поэтесса Наталья Кончаловская писала в популярной детской книге «Наша древняя столица»:
“В стороне заката солнца,
У балтийских берегов
Были крепости ливонцев,
Наших западных врагов.
За подъемными мостами
В замках прятались они.
Латы с черными крестами
Надевали в дни войны...
Был ливонский рьщарь страшен,
Занимался грабежом.
Плохо жилось предкам нашим
За ливонским рубежом...
Враг-то, видно, чародей,
Не похожий на людей...
Вот он встал, огнем объятый,
Весь закован в шлем и латы.
Уж не черт ли этот враг?
Не возьмешь его никак!
И так далее, в том же духе — и о ком! О рыцарях-крестоносцах, которых средневековые русские летописцы — в отличие от Карла Маркса! — именовали отнюдь не «псами-рыцарями», а неизменно уважительно — «Божьими дворянами»!
Но что до этого советским «мастерам культуры»!? Раз враг, «не похожий на людей» и, может быть, даже черт — надо придать ему «чертячьи» атрибуты — например, рога на шлем.
И невдомек было незадачливому режиссеру, что не только тевтонским Божьим дворянам, но и вообще рьщарям военно-монашеских Орденов по Уставу запрещалось носить на шлемах какие бы то ни было украшения — ни рога, ни крылья, ни орлиные когти. Но мало того! На шлем предводителю «злых парней» — ливонскому магистру (хотя настоя-щий магистр в той войне не участвовал!) волею Сергея Эйзенштейна водрузили крайне замысловатое украшение — кроме «чертячьих» рогов, еще и увенчанную крестом королевскую корону (!), что уж совсем не вяжется с его монашеским (а не монаршим!) саном! В чем же причина этой очевидной несуразности?
Вероятнее всего, Эйзенштейну в ходе работы над историческим «антуражем» для фильма попалась на глаза репродукция достаточно широко известной миниатюры из так называемого «Апокалипсиса Тевтонского Ордена» конца XIII— начала XIV вв. (храня-щаяся и по сей день в Главной библиотеке Торунского Университета имени Николая Коперника в Польше). На этой миниатюре изображена схватка между воинством Антихриста и войском Небесного Царя — Иисуса Христа, грядущего, по слову Апостола, в Своем грозном Втором Пришествии. Предводителем небесного воинства выступает рьщарь в багряном полукафтане-котте поверх кольчатой брони, верхом на коне, покрытом багряной попоной. Голова его покрыта горшковидньм шлемом с багряным наметом, украшенном — точь в точь как шлем ливонского «магистра» в фильме «Александр Невский»! — парой бычьих рогов и увенчанной крестом короной!
Кого имел в виду средневековый миниатюрист? Вне всякого сомнения, того, о ком святой Тайновидец Апостол Иоанн писал в своем Откровении и о ком говорил Святой Божий Пророк Даниил, предсказавший жестокое время гибели носителей разврата и нечестие и пришествие дней мира (гл. II): «И восстанет в то время Михаил, Князь Великий, стоящий за сынов народа Твоего, и наступит время тяжкое, какого не бывало с тех пор, как существуют люди, до сего времени, но спасутся в это время из народа Твоего все, которые будут найдены записанными в Книге (вечной жизни — В.А.). Многие очистятся, убедятся и переплавлены будут в искушении, нечестивые же будут поступать нечестиво, и не уразумеет сего никто из нечестивых, а мудрые уразумеют». В христианской эсхатологической традиции этот Великий Князь Михаил традиционно ассоциируется с Архангелом Михаилом, Архистратигом (Верховным Военачальником) Воинства Царя Небесного, низвергшего в начале земной истории в бездну Деницу-Люцифера и мятежных падших ангелов; архистратигу Михаилу же (чье имя означает на древнееврейском: «Кто как Бог? ) надлежит, по многочисленным пророчествам, в конце земной исто-рии вновь низвергнуть в ад вырвавшегося оттуда Божиим попуще-нием Древнего Змея, искусителя человечества — того же Сатану-Люцифера — вместе с его земным приспешником-Антихристом, получившим в христианской апокалиптике символическое наименование «Зверя из бездны». Образ Архангела Михаила, почитавшегося покровителем всех христианских воинств, как на Востоке, так и на Западе, украшал штандарты германских королей и владык «Священной Римской Империи германской нации», начиная с Отгона Великого. Однако «царственный» багряный цвет одежд и конских попон предводителя христианского войска и следующих за ним воинов на миниатюре, равно как и осеняющий их багряный стяг с черным одноглавым орлом «Священной Римской Империи», а самое главное — корона с крестом на шлеме, однозначно атрибутирующая владельца шлема как христианского монарха (а никак не рыцаря-монаха, хотя бы и возглавляющего военно-духовный Орден!) заставляют вспомнить, наряду с «линией архистратига Михаила», еще одну наложившуюся на нее легенду, возникшую в раннесредневековой Германии, раздиравшейся внутренними мятежами, борьбой между императорами и римскими папами за инвеституру (то есть за право назначать в Империи епископов), войнами с венгерскими и полабскими язычниками и множеством иных бедствий. Согласно этой легенде. Император Фридрих 1 Барбаросса, усмиритель Италии, Польши и папы (в действительности утонувший в горной речке Салефе во время Третьего Крестового похода) на самом деле не умер, а спит беспро-будным сном со своими верными рыцарями в каком-то сокровенном месте под землей (чаще всего это его подземное укрытие легенда помещала в недрах горы Киффгойзер в Тюрингии). Народная фантазия придала спящему императору Барбароссе (на образ которого позднее наложились некоторые черты его внучатого племянника Фридриха II Гогенштауфена, сумевшего ненадолго вернуть христианскому миру Святой град Иерусалим, хотя и был проклят за это папой, ибо поступил так без папского благослове-ия!) некоторые черты не совсем забытого, как видно, древнегерманского бога Вотана (Одина). Так, сидящие на плечах Барбарос-сы два его верных черных ворона (воронов Вотана звали Хутин и Мунин) каждое утро вылетают из недр горы, за день облетают всю землю, а под вечер возвращаются в Киффгойзер и сообщают ему все новости. Настанет день, когда ворон сообщит Барбароссе, что в Иерусалиме расцвела засохшая смоковница, проклятая в свое время Спасителем за свою бесплодность. Тогда Император восстанет ото сна, восстановит Священную Римскую Империю, вновь возглавит крестовый поход, освободит Иерусалим от неверных и сразится с Антихристом. В битву непосредственно вмешаются Божественные силы. После победы над Антихристом и силами зла, император повесит свой меч и щит на процветшую смоковницу и вручит свою вселенскую Державу — Рим — Богу, как своему Небесному Сеньору. Вот этого-то Прикровенного Кесаря, а не тев-тонского магистра, средневековый миниатюрист Тевтонского Ордена и изобразил предводителем противостоящих Антихристу воинств Креста! Хотя, конечно, он не мог себе представить отсутствие в рядах христианского войска своих собратьев по Ордену. Поэтому он изобразил на достаточно почетном месте, рядом с императором, единственного во всей христианской армии воина, украшенного эмблемами Тевтонского Ордена — рыцаря в белом плаще с прямым черным тевтонским крестом и горшковидном шлеме, на белом гребне и белом намете которого также красуются черные тевтонские кресты. Вот этого рыцаря Креста, учитывая тесную дружбу между внучатым племянником Барбароссы, Императором Священной Римской Империи, королем Сицилийским и Иерусалимским Фридрихом II Гогенштауфеном и Верховным Магистром Тевтонского Ордена Германом фон Зальца, и безоговорочную поддержку, оказанную Фридриху II тевтонскими рыцарями в его походе на Иерусалим, завершившемся коронацией Фридриха Иерусалимском королем, вполне можно атрибутировать как Верховного Магистра Тевтонского, или Немецкого Ордена. Но у этого рыцаря-монаха, как и полагается по орденскому Уставу, никаких рогов, а тем более корон, на шлеме нет и быть не может! Конечно, гребень с крестом тоже, при желании, можно было бы считать «украшением на шлеме», но орденский устав запрещал украшать шлемы, прежде всего, суетными мирскими и языческими изображениями, столь распространенными среди светских рыцарей, и вряд ли запрещал украшать шлем (особенно — шлем главы Ордена, как бы манифестировавшего собой его христианско-рыцарскую сущность!) знаком Святого Креста, как символом Спасения и христианского упования.
Вот этого товарищ Эйзенштейн (а вероятнее всего, его сценарист товарищ Павленко), судя по всему, не поняли или, может быть, не захотели понять.
